Текст: Мари Картау
Фото: RMK

Перевод интервью с эстонского языка, оригинал был опубликован на Maaleht.delfi.ee



- Чему Вас научила развернувшаяся война за лес? 

То, что в народе называют войной за лес, то есть широкое общественное обсуждение, началось, насколько я помню, когда Рийгикогу в прошлый раз рассматривал законопроект о внесении изменений в Закон о лесе. Многие помнят, что народные избранники согласились с уменьшением возраста рубки ели, но гораздо меньше людей знают, что в этот закон внесли отдельный параграф, в котором было прописано требование к RMK – перед рубками в государственных лесах проводить переговоры с народом.    

И исходя из этого, мы разработали правила для территорий повышенного публичного интереса (ППИ) и стараемся предоставить людям возможность сказать свое слово в процессе хозяйствования в государственных лесах.

Сам я никакой войны не вижу и скорее удовлетворен тем, что тема стала объектом общественных дебатов. В Эстонии много лесов, площадь лесных угодий у нас за последнее столетие практически везде увеличилась, но на это не обращали ни малейшего внимания. Наконец-то леса стали замечать и отдавать им должное!
В беседах с людьми выяснилось, что больше всего их пугает не то, что после вырубки высокий лес сменяется низким, а то, что на месте леса построят дом. Эти страхи мы упраздняем в первую очередь. Нам доверили государственные леса, и мы должны обеспечить их рост и сохранность. Лес – это не просто собственность человека, сегодня мы должны сделать так, чтобы те же природные богатства достались и последующим поколениям. А для этого за лесами надо ухаживать, обновлять их.

Мы также заметили, что если показать человеку на конкретном месте, дескать, вот этот лес вечно стоять не будет, то люди понимают. Особенно, если найти компромисс, например, увеличить период вырубки, выбрать разные методы рубки или изменить размещение лесосеки с учетом привычных маршрутов передвижения людей.

При этом ясно, что всегда будут недовольные, не желающие ничего слушать, а уж тем более говорить о компромиссах. И понятно, что не бывает идеального решения, которое удовлетворит людей с различной подготовкой и разными интересами. Человек может заявить, дескать, я привык, что за моим домом стоит лес, и тут с разговорами типа «лесное хозяйство приносит пользу стране, потому что дает людям работу и хлеб», далеко не уедешь.

Был ли этот урок войны за лес взаимополезным?

Разумеется. В Эстонии лесное дело преподают уже 100 лет. Лесоводы RMK прошли школу и знают, что делать для того, чтобы лес рос наилучшим образом в каждом конкретном месте. Надеюсь, народ уважает профессиональное образование.

В то же время на каждом участке лесных угодий есть несколько возможностей. В большинстве случаев можно синхронизировать хозяйственные приемы с пожеланиями людей. И есть примеры компромиссных решений. Но никак нельзя назвать компромиссом тотальное противостояние, когда нам говорят, что вот тут ничего нельзя делать, ни рубить, ни сажать, все должно оставаться как есть.

Но ни в процедуре по территориям ППИ, ни в Законе о лесе Эстонии не заявлено, что привлечение общественности означает прекращение рубок только потому, что кому-то так хочется. Можно ли в итоге говорить о том, что большая часть случаев привлечения общественности завершалась успешно, а скандалы, описанные в масс-медиа – это скорее исключение?

Полагаю, можно. Скандалы привлекают внимание, и отнимают у нас больше времени, ими приходится заниматься по нескольку раз и на разных уровнях. Но это цена за привлечение общественности.

Недавний случай, когда община привлекла общественность, был в Кургья, в родных местах Карла Роберта Якобсона. Как RMK относится к директиве Совета Европейского Союза о сохранении естественных мест обитания, а также дикой фауны и флоры, на основе которой часто оспаривают рубки?

Мы ведь маленький народ, и, вступая в Европейский Союз, принимая соответствующие директивы, успели прочитать только их названия, и не только в сфере лесного дела, охраны природы, но, вероятно, и во многих других областях. Ни одна директива, связанная с природой, не запрещает деятельность, которая может способствовать достижению целей директивы или не препятствует ее исполнению. Я надеюсь, что в итоге мы придем к тому, чтобы реализовать этот принцип на практике.

На каком расстоянии от семейного кладбища Якобсонов растут эти вековые леса высокой природоохранной ценности, которые RMK планирует вырубить, и что делается для сохранения тамошнего культурного наследия?

Двухсотлетние государственные сосняки, которые исключены из соответствующего плана рубки по наличию признаков ценного местообитания, растут в двух километрах от кладбища. Само кладбище находится на границе хутора. А в непосредственной близости от нее в государственном лесу растет 93-летний сосняк площадью 1,4 гектара. Его RMK планировал вырубить и обновить.

И я не сомневаюсь, что Карл Роберт, заложивший в Кургья 150 лет назад показательный хутор также вырубил бы спелый лес, построил бы новый амбар или сменил бы пол в доме, и посадил бы новый лес.

В последнее время стало модным собирать подписи. Если Вам представят петицию, то у Вас есть какая-то установленная процедура ее рассмотрения, или Вы просто примете ее к сведению?

На основании правил для территорий ППИ мы прежде всего выбираем территории, где может возникнуть повышенный интерес общественности. Планируя рубки на таких участках, мы стараемся оповестить заранее тех, кого этот может коснуться. Дальше начинаются переговоры, процедура заключения договоренностей и их исполнения.

Петиции могут прийти из тех мест, где мы не сумели предвидеть повышенный публичный интерес. На самом- то деле полная информация по всем рубкам и лесовосстановительным работам есть в открытом доступе на нашем сайте. И если кто-то находит там какое-то место и начинает собирать подписи, то мы должны заниматься этим точно так же.

Есть еще одна возможность для появления петиции на ранее выбранных нами участках, где порубочный план уже представлен общественности, но люди с ним не согласны. В декабре (19 декабря 2019 года – примечание редакции) я получил такую петицию из Козе. Там с общиной работали уже больше полугода. Как правило, большинство понимает смысл проведения лесных работ, но всегда находятся люди, которые не соглашаются с планами RMK. Причину-то всегда можно найти. Если тебе что-то не нравится, ты всегда найдешь что-нибудь из области культурных, природоохранных или эмоциональных ценностей, которые необходимо защитить, например, от дующего ветра.

А что же будет с Козе?

Наш принцип, и это касается не только Козе, а всех аналогичных ситуаций, в том, чтобы достичь соглашения до того, как мы начнем что-то делать на оспариваемой территории. Мы остановили рубку в окрестностях поселка Козе, руководствуясь первым же полученным письменным заявлением.

Последние прения, которые продолжались до половины одиннадцатого вечера, и которы вели лесничий и главный лесничий RMK в начале декабря, привели к пониманию того, что надо заниматься дальнейшим обсуждением. Через неделю главный лесничий отправил предложение сходить всем вместе в лес и осмотреть спорные участки, чтобы подумать, как быть дальше.

Община выразила желание исследовать все выявленные ею ценности и просила ничего не предпринимать до того, как будет закончено исследование. Но для этого нужна все-таки уважительная причина. Мы эту территорию дополнительно обследовали, исходя из поступившей от людей информации. У нас есть свое предложение, как достичь компромисса при создавшемся положении. И я надеюсь, что вторая сторона подключится к нам в разумное время, а не через год или десять лет.

Любопытно, что особо охраняемые территории в большом количестве оказались вокруг Таллинна, хотя надо полагать, что в менее населенных зонах должно быть больше редкой природы.

Когда мы создавали структуру территорий ППИ, то сначала исходили из наличия леса. Но в какой-то момент мы поняли, что это не имеет особого значения, гораздо важнее наличие людей. Исходя из этого пришлось изменить структуру вовлечения общественности и распределить соответственно рабочую нагрузку.

Петиции, недовольство – можно ли трактовать создавшееся положение как коммуникационный кризис? И не кроется ли причина в централизованном руководстве RMK? Раньше были лесники и небольшие лесничества, и недовольства было меньше.

Если вместо 18 лесничеств сделать 180, как у нас было в свое время, и вместо 18 человек с народом будут общаться 180, то разумеется можно будет избежать потенциальных петиций. Тут вопрос в другом: есть ли средства, чтобы нанять на работу эти 162 человека. Полагаю, у государства нет таких ресурсов, чтобы пойти по этому пути.

Но ведь RMK зарабатывает огромные деньги. Вы же сами недавно заявили, что прибыль наполовину больше, чем в прошлом году, и лес растет быстрее. Куда же деваются эти деньги?

Наша прибыль зависит от того, сколько древесины мы заготовим, и какую цену за нее предложит рынок. Мы получаем 99 процентов прибыли от продажи древесины. Объем рубок годами остается стабильным, в 2018 году мы получили в два раза большую прибыль, чем в 2017, потому что рыночные цены были очень высокими. Большую часть заработанных денег мы перечисляем в виде дивидендов в государственный бюджет.
Из оставшихся средств 90 процентов вкладываем в лесные дороги, чтобы в них можно было хозяйствовать и в будущем, заготавливать древесину и зарабатывать деньги. Мы десять лет жили с сознанием того, что в Эстонии больше не будет настоящей зимы.

Поэтому если мы хотим и дальше заниматься лесохозяйствованием, придется строить нормальные дороги. Однако многим и дороги встают поперек горла, дескать, дороги замечательные, но ведут в никуда, то есть в лес. Но они туда и ведут, и предусмотрены для всеобщего круглогодичного пользования. И вот поверьте мне – ими пользуются!
Естественным образом значительные средства уходят на лесопосадочные работы. Какие-то суммы удается выделить на природоохранную деятельность, в первую очередь на восстановление мест обитаний, находящихся в опасности или в плохом состоянии. Что-то достается и зонам отдыха.

Если представить, что я человек посторонний и вот думаю, чего я больше хочу – чтобы добавился еще один человек, который занимался бы разъяснениями деятельности RMK общественности или чтобы появилась еще одна площадка для костра, то я бы предпочел в качестве услуги от государства второе.

На конференции "Лес", организованной Maaleht, прозвучала ставшая нашумевшей ваша фраза, вернее цитата, приведенная модератором другой более ранней конференции Эриком Моора: «Крикливое меньшинство никогда не должно получать власть над молчаливым большинством». Что Вы хотели этим сказать?

Я хотел сказать, что своекорыстное желание, громко высказанное отдельным человеком, не должно превалировать над волей общины. И это касается не только лесоводства. Никому не позволительно считать кусок государственного леса за своим домом личной собственностью. Государственный лес принадлежит всем людям, живущим в Эстонии. В лесном деле и лесопромышленности занято 10 процентов населения Эстонии – лес нужно эксплуатировать так, чтобы лес как благо и его ценности сохранялись и на будущее.

Эту цифру многие оспаривают, утверждают, что в нее включены также производители пластмассовой мебели и т.п.

По принципу «я так думаю», можно оспорить все, что угодно, более того, сейчас такое отношение широко распространяется как в мире, так и в эстонском обществе. Но истина – это факты. Десять процентов трудоспособного населения нашей страны, то есть примерно 60 000 человек работает в областях, связанных с лесом. И если теперь выложить петицию с 60 или 600, да пусть даже 6 000 подписей, то что же нам отправить эти 60 000 человек по домам? По мне так это будет неправильно.

Мы не богатая страна и, к сожалению, умеем считать деньги. Разумеется, я пойму, если 90 процентов населения, то есть люди, которые не зарабатывают свой хлеб на лесной ниве, заявят вдруг, давайте, мол, прекратим все лесохозяйственные работы, то так и придется поступить. Но тогда сказавшим это придется взять на себя и ответственность: указать, где взять новые рабочие места, деньги и все ту же древесину, которую мы используем в повседневной жизни.

Можно привести в пример вопрос компенсации Пярнумаа за Rail Baltic, который подняли в медийных ресурсах. Сколько мы готовы заплатить за это?

В Eesti Ekspress заголовок одной статьи гласил: «Департамент окружающей среды хотел создать новую охранную зону для глухаря. RMK хотел рубить. RMK победил». В отчете о воздействии Rail Baltic на окружающую среду орнитологи предложили взять под охрану в качестве компенсации местообитаний территорию в 30 раз большую, чем попадает под трассу. Мы опротестовали это предложение, потому что оно противоречит здравому смыслу. В качестве компромисса согласились на территорию только в четыре раза большую.

Ekspress же написал, что RMK выторговал территорию в тридцать раз меньшую, чем хотели орнитологи. Так что зависит, какой у вас угол зрения. В первую часть процесса никто не пожелал углубиться. Не говоря уже о том, что урон, причиняемый трассой природе, надо было оценить до ее строительства. Но об этом никто не подумал, а теперь начали воевать с лесом…

Важнейшим в своей работе я считаю взвешенность всех принимаемых решений. Все стороны утверждают, что лесохозяйствование должно быть экологичным. Это значит, что в процессе принятия решений должны быть учтены все аспекты. Чтобы экономические решения не принимались только из финансовых соображений, а выводы о принятии под охрану – только из соображений охраны природы.

К счастью, теперешнее правовое пространство не позволяет решать вопросы лесного хозяйства только исходя из экономических соображений. Есть законы об охране природы и культурно-исторического наследия, есть закон о лесе со своими требованиями. Но у нас, увы, пока еще нет таких законов, которые требовали бы предоставления финансовой калькуляции в обоснование решений о взятии под охрану, и нет требований, чтобы кто-то оценил, стоит ли дело таких расходов или нет.

Высказывалось много недовольства рубками в священных местах. Как вы тут решаете экономические проблемы?

Мы исходим из того, что известно и подпадает под охрану памятников старины. Всегда можно предположить, дескать, все ли разыскано и учтено, точно ли определены границы. В случае с историческими знаниями достичь абсолютного совершенства невозможно. Но и руководствоваться только мнением, суждением тоже нельзя.
Мы сами для того, чтобы улучшить положение, в сотрудничестве с департаментом охраны памятников старины провели дополнительную инвентаризацию тех священных мест, на которые указывают их защитники.

Священное место могло бы оставаться нетронутым отныне и во веки веков, но если оно заражено короедом, то через год там останутся только комели. Если мы позволим короеду размножаться, то это будет нечестно по отношению к тем лесам, которые растут рядом – именно туда потом переселятся короеды. На компромиссы приходится идти и в случае со священными местами.

В аудитах о соответствии требованиям сертификата экологического лесохозяйстывования FSC среди крупнейших недостатков в деятельности RMK отмечаются рубки в ценных местообитаниях (ЦМО). Как такое могло случиться?

И здесь мы исходим из ценных местообитаний, внесенных в государственный реестр.

Ну, и плюс те, которые мы обнаруживаем по собственной инициативе или по чьей-то рекомендации. Перед вырубкой наши лесоустроители с сертификатом инвентаризатора осматривают места, в которых с большой долей вероятности можно обнаружить ЦМО.

Если они обнаруживают признаки ЦМО, то место автоматически становится потенциальным ЦМО. И в них сертификат не разрешает рубки.

Ежегодно мы проводим рубку обновления на 10 000 гектаров, работы по уходу за лесом – на 30 000 гектаров. Всего работаем на 50 000 гектаров, и заняты на них 5 000 человек. Не может быть, чтобы кто-то из них хоть раз да не ошибся. И как только мы обнаруживаем ошибку, тут же ее исправляем. Но до этого ошибка должна быть доказана. Что же касается сертификации, то методы, которые мы используем, аудиторы признали достаточными. И напоминаю, что RMK владеет международно признанным сертификатом уже почти 20 лет подряд.

Что произошло в Типу в Соомаа? Как утверждает экоактивист Индрек Вайну, делом занимается инспекция по охране окружающей среды.

Я не знаю, что исследует инспекция и исследует ли вообще, но я не сомневаюсь в том, что и они делают свою работу основательно и профессионально. RMK работает везде, включая и Соомаа, руководствуясь действующими законодательным актам и оценочным данным о лесах. Поскольку речь идет о заповеднике, то все работы в нем предварительно согласованы с его управляющим. А утверждать можно все, что угодно...

Как долго Айгар Каллас еще будет руководить RMK?

Не знаю. Мой нынешний договор действует до 31 октября 2022 года.
Программа развития RMK, утвержденная советом, действует до 2020 года, поставленные в ней задачи я считаю правильными и готов содействовать их решению. И до сих пор мы справлялись со всеми заданиями. Если работодатель решит, что мы должны заниматься чем-то другим, и это не будет согласовываться с моими принципами, то понятно, что я не буду предлагать свою кандидатуру для претворения в жизнь следующей программы развития.

Программа развития RMK руководствуется государственной программой развития лесного дела в стране. Исходя из ее временного графика, мы отложили пока составление своего плана развития. Было бы нечестно составить свои планы, а потом заявить, что да, государственная программа составлена, но - опаньки! - наша собственная уже давно готова. Будем стараться шагать с государством в ногу.

Зачем нам нужен RMK?

Айгар Каллас комментирует цели программы развития RMK:

■ Выращивание леса – хотим достичь уровня, при котором ежегодный прирост составит 5 миллионов кубометров.

■ Производство древесины- хотим достичь уровня, при котором ежегодно будем заготавливать 4 миллиона кубометров древесины.

■ Охрана природы – хотим достичь уровня, при котором будут восстановлены 10 000 погубленных гектаров (в то же время важных местообитаний), в первую очередь это водо-болотные угодья и полуприродные сообщества. Это в дополнение к тем природоохранным работам, которые мы осуществляем. Цель – вернуть природе то, что некогда у нее отобрали.

■ Мы ставили целью добиться для костровых площадок и туристических троп 2,5 миллиона посещений, а сейчас уже достигли 2,7 миллиона посещений в год.

■ И по части получения прибыли в последние годы удавалось превысить плановые показатели.

■ Люди хотят у нас работать, мы в состоянии платить конкурентоспособную зарплату, нас ценят в качестве работодателя. Наша задача – быть в числе десяти самых популярных работодателей. Пока нам это удается: в прошлом году по данным Kantar Emori мы занимали пятое место в рейтинге. Если люди хотят работать в самой крупной лесохозяйственной фирме, значит считают правильным то, что делается в лесах.